Подробности совместной жизни
Гермиона не умеет готовить. Совсем. Она просто сваливает все в кучу и помешивает против часовой стрелки каждые тридцать секунд. А потом у нас игра в гляделки за столом: она смотрит с вызовом, я – с опаской. А неопознанное блюдо играет роль рефери между нами. Хреновый рефери, знаете ли. И так знает, что она победит, а потому нагло щекочет нос своим ароматом. Но все это не так уж важно, потому что ничто не может быть ужаснее того говна из ресторана фаст-фуда, на котором я сидел все неделю, пока Гермиона дулась и демонстративно со мной не разговаривала. Поэтому я, немного поколебавшись в выборе между ложкой и вилкой, послушно ем, уставившись на строгие геометрические линии на скатерти.
читать дальшеТакже я стал счастливым обладателем тонкого слуха, который улавливает мелодию «Собачьего вальса» в радиусе ста метров. Гермиона любит рано вставать, громкие будильники и эту навязчивую пьесу. Утром она вскакивает в полседьмого, чтобы доделать отчет, а я – чтобы громко поматериться на эту чертову штуковину. Странно, но выражать свои эмоции тише она не просит, только улыбается. Я подозреваю, что ей это даже нравится, хотя явно не устраивает нашу пожилую соседку, которая со своей частичной глухотой умудряется слышать нас через стену.
Еще Гермионе нравится покупать мне голубые рубашки и галстуки в полоску. Они тоскливо лежат аккуратной стопкой в шкафу, потому что я ношу только футболки и джинсы. Хотя, если она в плохом расположении духа и полна решимости, я ношу все. На работе я кажусь всем чертовски разносторонним парнем, который мастерски меняет свой имидж. А Гермионе хочется, чтобы я выглядел презентабельно и солидно, и у нас периодически происходят бурные беседы на эту тему. И, как правило, начинаются они с фразы:
— Рональд Уизли, если ты и дальше хочешь создавать впечатление безответственного раздолбая, то, пожалуйста – носи все, что хочешь!
Я долго и упорно отстаиваю свою точку зрения. Просто ради удовольствия, наверно. Ведь, несмотря на то, кто из этой битвы выйдет победителем, ничего не меняется. Я все так же ношу футболки с дерзкими надписями, а она все так же меня за это укоряет.
Также я провожу вечера в компании телевизора и мыльных опер. Гермиона фыркает и скептически выглядывает из-за нагромождения бумаг, а я вот пристрастился. Все-таки маглы до жути интересные и странные, но искусством жевать сопли в течение сотен серий овладели в совершенстве. И теперь я спешу к волшебному ящику, чтобы понаблюдать, как Изаура будет справляться с очередной проблемой на пути к своему счастью. И я готов рыдать вместе с ней, когда это случится, потому что я очень эмоционален и впечатлителен, когда кто-то добивается успеха.
А еще Гермиона очень чувствительна к домашнего уюту. Вернее, к тому, как я реагирую на него, в который раз обнаружив свою коллекцию карманных вредноскопов на новом месте. Довольно хлопотно снова и снова извлекать их из самых труднодоступных мест, так как магией они не призываются. И однажды я взрываюсь. Я, конечно, знаю о своей раздражительности и вечном недовольстве, но ничего не могу с этим поделать. И высказываю все, что меня бесит. Ее вечные наставления, указания, уверенность в своем превосходстве – как же это все меня достало. В ответ она кричит, что я боюсь принимать решения, вечно недоволен всем, что она делает, и пытаюсь строить из себя главного. И уходит. Точнее, я ее опережаю, хватаясь за ручку двери перед самым ее носом, и медленно, с достоинством и перекошенным лицом, удаляюсь. Иду по улице, пиная мусор и наступая в лужи, так что в квартиру Гарри и Джинни я заявляюсь мокрым и грязным. Новоиспеченная миссис Поттер смотрит с упреком и явным желанием сказать мне пару ласковых, и, пока не разразилась еще одна буря, Гарри хватает меня и тащит в какой-то бар.
Сидим долго и молча, отхлебывая магловское пиво. Гарри задумчиво смотрит то в окно, то на немногочисленных посетителей, выводя пальцем узоры на столешнице. Наконец, я говорю:
— Мы поссорились.
— Из-за чего на этот раз? – сразу встрепенулся он.
— Из-за всего, - черт, не могу даже выделить самый главный повод из этой кучи, - она переставляет мои вещи.
— Да уж, - хмыкнул Гарри.
— И она вечно командует и тащит в дом ненужную технику. Вот зачем нам овощерезка на кухне? Она прекрасно может нарезать эти чертовы овощи заклинанием.
— Ну, ей нравится. Какая разница? Ты же не живешь на кухне.
— Да, но… Она не спрашивает меня! Она вообще интересуется моим мнением в последнюю очередь, она практически ставит меня перед фактом! «Рон, я думаю, нам нужно сделать то, купить это», - все сидящие оборачиваются на мои кривляния, но мне все равно, - а потом упрекает меня, что я не могу принимать решения. Да! Каждая наша ссора заканчивается этим заявлением. Но как, черт возьми, я могу это делать, если она не дает мне такой возможности?
— Рон, - похоже, Гарри тоже разозлен, только непонятно, на что, - а ты не думал, что Гермиона действительно ждет? Не того, что ты будешь выражать свое мнение по поводу каждой вещи, а глобального решения? Она приходит к нам заплаканная, и они с Джинни потом долго сидят на кухне. И знаешь, все их разговоры всегда крутятся вокруг одного и того же: когда же до тебя дойдет? Господи, Рон, даже мне надоело ждать.
Он откидывается на спинку стула и сердито всматривается в пейзаж за окном, изредка переводя взгляд на меня. А я ошеломленно пялюсь на него, переваривая сказанное. И вспоминаю.
После того, как Гарри и Джинни поженились, Гермиона смотрит на меня весьма странно – то долго и пристально, то словно исподтишка. Когда я ем, когда собираюсь на работу, когда читаю газету. Как будто чего-то ждет от меня. Иногда молча садится рядом и в ответ на мои вопросы только грустно улыбается. Когда мы в очередной раз препираемся, она сквозь злость и слезы цедит «какой же ты идиот» и уходит, хлопая дверью. И, черт возьми, я и есть идиот!
Наверно, мыслительный процесс настолько ярко отражается у меня на лице, что уже успокоившийся Гарри довольно ухмыляется:
— Только не говори, что это я тебе сказал.
Салютую ему пустым бокалом и вылетаю на улицу. Решение созрело мгновенно, словно я только и ждал, чтобы принять его. Уже вечер и глубокая осень, но я лечу через весь Лондон в одной футболке, не обращая внимания на холод. Нужно как можно скорее попасть домой и сказать ей… Черт, как же мне стыдно.
Дома никого не оказалось. Она, скорее всего, у Джинни, а о том, чтобы сунуться туда, не может быть и речи. Приходится ждать.
Когда я слышу тихий щелчок замка, часы показывают полпервого ночи. Она раздевается в прихожей, а я не могу сделать ни шагу. Страшно. Вдруг все пойдет наперекосяк? Гермиона заходит в гостиную и резко останавливается. Мы смотрим друг на друга, а я некстати вспоминаю ее запачканное чернилами лицо и лохматую прическу на младших курсах. Это было так мило.
— Выходи за меня.
***
Я терпеть не могу чрезмерную сентиментальность. И поэтому скажу, что жизнь с Гермионой - не сахар. Да и со мной тоже, наверно. Она любит определенность и четкость, любит во всем быть главной и давать советы. Она не умеет готовить, постоянно проводит перестановку и ставит свой будильник у меня под ухом. И я не буду говорить, что мне все равно. Мне не все равно, просто это не самое главное.
Мы часто ссоримся, но стараемся жить без недосказанностей. Лично я сыт ими до конца жизни.